Олег Дивов: «Сегодня я наконец-то хочу жить»
Олег, Ваш первая публикация состоялась, когда Вам было 14 лет. Помните, о чём она была? По прошествии лет покритиковали бы свой первый опыт или текст был вполне себе ничего?
Олег Дивов: Там нечего критиковать, это была отредактированная «тассовка» — сухой информационный материал ТАСС, переписанный человеческими словами под формат «заметки в газете». Такие задания часто давали детям, чтобы набирали публикации для поступления на журфак. Заодно старшие товарищи оценивали: ребенок справляется? Ребенок справился. Дальше пошли уже самостоятельные тексты. Наивные, но на общем блеклом фоне они смотрелись неплохо: ребенок-то старался. Я сейчас догадываюсь, отчего меня считали «подающим надежды». Общий фон был так себе.
Известно, что Вы были отчислены из университета за неуспеваемость, академического образования так и не получили... но, судя по всему, оно Вам не очень-то и нужно. Или всё же пригодилось бы?
Олег Дивов: Еще как пригодилось бы. Я просто его для себя не нашел. Самую малость не поступил в Литинститут, уже было все готово — старшекурсники отговорили. Собрался на психфак — психологи отговорили. От попытки стать дипломированным искусствоведом, как и следовало ожидать, меня отговорили искусствоведы. Да, я более-менее эрудирован в самых внезапных областях, но системного образования и привычки системно учиться не хватает.
Олег, в 2011-ом Вы говорили о себе примерно так: «Умудрённый…седой…матёрый». Пять лет спустя, сегодня какой Вы?
Олег Дивов: Это была ирония. Поседел я почти на десять лет раньше в один несчастливый месяц, а заматерел разве что физически. Сегодня... Сегодня я наконец-то хочу жить. Если хочу жить — мне рано или поздно хочется работать. Если работаю — это для всех хорошо.
Вы как-то сказали про свой родной город: «Однажды я уеду отсюда в Россию». Вы тоже считаете, что наша столица и вся остальная страна имеют мало общего? Вы видите в этом проблему? Где Вам больше нравится? Где больше Ваших читателей: в Москве или в России?
Олег Дивов: Москва — место, где легко прожить жизнь, не заметив ни ее, ни города вокруг. Бац — и пролетело все мимо, как станция в метро. Чтобы разглядеть и понять Москву, надо для начала выбиться из ее ритма, посмотреть со стороны на то, как город функционирует, чем он дышит. Стать «туристом» хотя бы на время. Тогда видно, как наш город хорош, особенно на рассвете, и насколько он русский. Строго говоря, Москва — это и есть вся Россия сразу в концентрированном, утрированном и зачастую гротескном виде. В этом и основная проблема Москвы как места для жизни: гиперконцентрация всего, а особенно движухи ради движухи. Хочешь или не хочешь, а ты вовлекаешься в какую-то мышиную возню, от которой мало толку, зато все бегают и чувствуют себя востребованными. Идеальный для меня образ жизни даже не в провинциальном городке, а в деревне километров за триста от столицы. И время от времени в столицу ненадолго заныривать. Повосхищаться — и обратно. А читают меня, спасибо людям, по всему миру. И хотя проза моя отчетливо «московская» по интонации, довольно жесткая, особых жалоб на это не помню.
Что Вы читаете сейчас? Не по обязанности, не для рецензии или ознакомления, а для души?
Олег Дивов: Только что закончил «Последний год Достоевского» Игоря Волгина. Чем хороши качественные литературоведческие исследования (как, например, «Лев Толстой. Бегство из рая» Басинского) — они дают развернутую и весьма детализированную картину повседневной жизни в ту эпоху. Получается интереснее, чем исторические монографии. Читаешь вроде бы книгу про Достоевского, а попутно изучаешь русский либерализм, терроризм, порядки при дворе, взгляды Победоносцева, расценки извозчиков и функциональные обязанности дворников.
Личные отношения мешают творчеству? Или помогают? Что Вас больше подталкивало по жизни: необходимость (есть))) писать или эмоциональные встряски?
Олег Дивов: Только не встряски. Они, естественно, перерабатываются в опыт, который рано или поздно отольется в текст. Но вообще-то любой «удар по нервам» лично для меня — повод загрустить, задуматься о бессмысленности всего на свете и, как следствие, наплевать на себя и на работу. Ничто в жизни меня так не мотивировало, как простое человеческое счастье, когда проснулся и, вместо «какую гадость нам готовит нынешний день?», думаешь, что денек-то вроде неплохой.
Как появляется привычка писать? И привычка ли это? Существует ли «вдохновение» в чистом виде?
Олег Дивов: Ну, вдохновение — такое измененное состояние сознания, когда текст прет из автора потоком, и на любой вопрос о героях и сюжете мгновенно находится ответ. Научиться искусственно вызывать это состояние довольно просто, но достигать его раз за разом трудно и даже мучительно. Потому что приходится день за днем тупо себя заставлять «входить в текст» и сидеть в нем часа по два, дурак-дураком, пока вдохновение не вспомнит о тебе. Зато, когда ты полностью в работу погрузился, из нее уже не выйти просто так. Не очень люблю это состояние погружения: мир вокруг кажется мутным и блеклым, словно ты глядишь на него сквозь толстое затертое стекло. Но иначе никак.
Поговаривают, что Вы не любите других писателей-фантастов? (едва ли тут подходит «не любите», вопрос о конкуренции в писательской среде). В общем, надо ли писателю быть готовым не только к борьбе за сердца читателей, но и к неявной войне между собратьями по цеху?
Олег Дивов: Тут, наверное, дело в том, что я не стесняюсь давать нелицеприятные оценки текстам и отдельным высказываниям коллег. Они меня тоже прикладывают, кстати. Это не мешает нам тусоваться и делать вместе всякие интересные вещи. Фантасты очень плотно между собой знакомы, второй такой спаянной компании в отечественной литературе нет. Ну обозвал я авторов проектных книг «литературными таджиками», а они обиделись. Наверное, потому что и правда позволяли обращаться с собой как с таджиками…Один даже так расстроился, что пробовал на меня наехать; но ведь он извинился, когда протрезвел. Все нормально.
А иногда пикировка между авторами — просто элемент игры. Ну вот стало нам скучно, мы дурачимся. Например, на очередном фестивале мы договорились с Димой Казаковым, что если один из нас выходит на сцену за призом, он должен про другого сказать какую-нибудь гадость. И наоборот. Пусть народ порадуется. А Казаков уже выпил, ему хорошо, он не хочет идти в зал, говорит, все равно ничего в номинации «роман» не получит, лень вставать... Ладно, меня награждают, я выхожу к микрофону и говорю, что Казаков правильно сидит на улице — пишет всякую фигню, не видать ему призов. Все ржут. Через пять минут Казакову внезапно присуждают награду в номинации «критика». Я посылаю гонцов за коллегой, он приходит с во-от такими глазами, его обнюхивают и просто не пускают на сцену. Шутка сорвана, зато люди помнят, как я со сцены приложил Казакова. А сам он на банкете говорит: ну раз я теперь признанный и титулованный литературный критик — вешайтесь, гады!
Что касается конкуренции, ее как таковой нет, поскольку рынок четко сегментирован, у каждого читателя свой любимый «авторский пул», свои любимые жанры, и вкусы меняются медленно. Или конкуренция выражена очень слабо: ну не нашел человек сегодня денег, чтобы купить мою книгу, взял другого автора — ничего, в следующем месяце найдет. Скорее можно говорить о таких элементарных вещах, как зависть или просто личная неприязнь. Один автор — явная посредственность, но всеобщий приятель; другой — очевидный талант, а его мало кто в состоянии выносить дольше пяти минут. Но к этому надо быть готовым при вхождении в любой коллектив, правда?
Вы известный человек, к Вашему мнению прислушиваются, часто ли Вам случалось влиять на какую-то серьезную ситуацию, проблему? Или Вы предпочитаете не брать на себя (в глобальном смысле) ответственность?
Олег Дивов: В основном я решаю проблемы коллег-писателей, вполне конкретные, связанные с книгоизданием, а иногда даже проблемы издательств, связанные с коллегами-писателями. Дело это деликатное, люди нервные и ранимые, так что от подробностей, увы, придется воздержаться. Хотя они зачастую анекдотичны. В истории русской литературы хватает текстов, появившихся на свет потому что «ребята попросили» или напечатанных после того, как А сказал Б, что Ц хороший парень. Ц потом оказался гадом, но книга вышла, читатель доволен. Так и живем, продолжаем традицию.
Как Вы сами считаете — у Вас есть что-то общее с Виктором Баневым?
(Примечание: Виктор Банев — литературный персонаж повести братьев Стругацких «Гадкие лебеди» — известный писатель, чаще — ироничный умница, реже — бабник и пьяница)
Олег Дивов: Опаньки. Понимаете, Банев — достаточно типичный персонаж из писательской тусовки шестидесятых годов ХХ века. Сложная, противоречивая, даже трагическая фигура. Талант, который очень хотел реализоваться — и сумел, но уперся в проблему: чтобы двигаться дальше, надо «перестать бренчать». Как истинный художник, Банев — за правду. Как живой человек, старается не обострять ситуацию до такого предела, когда совсем перекроют кислород. Но подвешенное состояние не может длиться вечно, оно губительно для писателя.
Будучи простым «подающим надежды» советским журналистом, я это безвыходное положение, в которое влип Банев, на себя примерял. Прогноз выглядел неутешительно: меня ждала похожая судьба, только без книжных публикаций. Авторы, которых не печатали, обычно уезжали. Я бы не уехал. Дальше все понятно. А если говорить о схожести характеров — она сугубо внешняя. Автора делает неповторимым его персональный жизненный опыт. Мы с Баневым в этом плане совсем разные. Вернее, я — утенок, он — лебедь.
Вы считаете себя поэтом? У Вас (без преувеличения) есть прекрасные стихи.
Олег Дивов: Нет-нет. Я умею ритмизировать и рифмовать, но поэзия — это все-таки нечто другое: выработка новых смыслов и упаковка их в стихотворную форму. Тут нужен особый взгляд на мир, а еще это сложная работа чисто технически. Я обычно стихами отшучиваюсь от каких-то наболевших вещей, не более того. И очень редко получается нечто, похожее на поэзию. Ну, например:
Плохие новости, сынок:
Из нас не выживет никто.
На каждого отмерен срок
И деревянное пальто.
Такое правило, малыш:
Положен всякому конец.
Надеюсь, ты меня простишь
За то, что умер твой отец.
Хоть в жизни смысла нет, мой друг,
Ее придется пережить.
Когда меня не станет вдруг,
Останься жить.
Останься жить.
